Анатолий Смоляр
Он был знаменитым математиком, астрономом, философом. А стихи писал «для души». Мог ли он предположить, что через тысячу лет люди будут восхищаться его поэзией!
Поэтическое наследие Омара Хайяма — математика и философа, поэта — вызвало больше споров, чем творчество любого другого персидского стихотворца. В своей знаменитой работе «Омар Хайям и странствующие четверостишия», вышедшей в 1897 г., русский ориенталист проф. В. А. Жуковский, суммируя существующие в науке характеристики Хайяма и его творчества, писал: «Он вольнодумец, разрушитель веры; он безбожник и материалист; он насмешник над мистицизмом и пантеист; он правоверующий мусульманин, точный философ, острый наблюдатель, ученый; он — гуляка, развратник, ханжа и лицемер. Он не просто богохульник, а воплощенное отрицание положительной религии и всякой нравственной веры; он мягкая натура, преданная более созерцанию божественных вещей, чем жизненным наслаждениям; он скептик-эпикуреец, он персидский Абу-л-Ала, Вольтер, Гейне».
Известно, в какой трудной обстановке протекала вся деятельность Омара Хайяма. Если даже «спокойные» историки писали о его стихах, что это «ядовитые змеи, жалящие шариат», то понятно, какой опасности он подвергался со стороны фанатичных богословов. Сам В.А. Жуковский склонен был толковать рубаи Хайяма в мистическо-суфийском духе, считал поэта «стремящимся к царству вечного, светлого и прекрасного, глашатаем созерцательной жизни и теплой любви к богу».
Религия любви
Ранний суфизм впитал в себя так много внеисламских элементов (от эллинистической философии до христианских тенденций), что воспринимался арабскими традиционалистами как ересь, и его сторонников зачастую подвергали гонениям и даже казнили. Суровый и неприступный образ Аллаха, Творца и Вседержителя, в суфийском учении преображался в объект любви всего живого.
Как всякое мистическое учение, суфизм облекал свои догматы сложной словесной символикой, используя, в частности, любовную лексику и фразеологию для обозначения стремления к Богу, к постижению Его, для познания вечной истины. К XI-XII веку многие поэты, писавшие по-персидски, создают произведения, которые под воздействием суфизма могут быть прочитаны двояко: первая, так сказать житейская версия повествует «о земном» — о тяготах (реже радостях) жизни, о страданиях любви, о странствиях по горам и долам, но за нею таится иной, истинный смысл, доступный посвященным: любовь к Богу, муки отдаления, «разлуки» с Ним, ослепительные озарения на этапах Пути постижения Его. Разумеется, все это составляло так называемый неконтролируемый подтекст, что создавало известную свободу как для поэтов-творцов, так и для их критиков-толкователей.
Подобной свободы, конечно, не лишен и современный читатель, и не исключено, что в рубаи Омара Хайяма он найдет больше логики ученого, наивного материализма и даже реализма, нежели суфийской мистики. Однако в хороших стихах каждый находит то, что ищет, все дело только в восприимчивости, чувстве меры, которые, в свою очередь, определяются уровнем знаний и духовного опыта.
Шьющий палатки
Омар Хайям... Что мы о нем знаем?
Начнем с того, что его полное имя звучит так: Гияс ад-Дин Абу-л-Фатх Омар ибн Ибрахим. Родился он в 1048 году в деревушке Хорасан близ города Нишапур на востоке Ирана. Отец Омара, небогатый ремесленник, всю жизнь занимался изготовлением палаток (отсюда и пошло прозвище «Хайям», что в буквальном переводе означает «шьющий палатки») и не щадил средств, чтобы дать сыну образование, соответствующее его блестящим способностям.
Учебу молодой Омар начал в нишапурском медресе, которое славилось своими культурными и просветительскими традициями. Там он близко сходится со своим сверстником Абдул-Кассемом, стяжавшим впоследствии громкую славу визиря (о его успехах и государственной мудрости с похвалой отзываются персидские летописи). Именно Абдул-Кассем позже проявил трогательную заботу о судьбе Омара и предоставил ему возможность свободно заниматься наукой.
По окончании медресе Омар первое время добывал себе пропитание ремеслом, унаследованным от отца, а весь свой досуг отдавал математике, астрономии, философии и поэзии. Сведений об этой поре его жизни крайне мало, но точно известно: именно тогда Омар подружился с дервишами и проникся доктриной суфиев, что со временем отозвалось серией образов и мотивов в его поэтическом творчестве.
Через несколько лет Хайям заканчивает свой замечательный труд «Трактат о доказательствах задач алгебры и алмукабалы». Его замечают в далеком Исфахане, и главный визирь Малик-шаха, сына и преемника Алп-Арслана, приглашает 27-летнего ученого в тогдашнюю столицу сельджукидов. Там Хайям приступает к переработке устаревших астрономических таблиц и обоснованию знаменитой схемы нового летосчисления (с 15 марта 1079 года), известной под названием эры Джелал-ал-Дина (Малик-шаха). Новый календарь Хайяма получил название «Джалали» и некоторыми специалистами считается точнее современного.
Малик-шах распорядился построить обсерваторию для Омара Хайяма, по его чертежам и под его руководством, в Исфахане, но в наши дни от нее не осталось и следа. Осталась только мечеть Джаме, купол которой вознесся на высоту 35 метров.
Астроном и математик
В обсерватории Хайям и его сподвижники собрали наиболее точные в то время инструменты — астролябии, квадранты. Точность расчетов Омара Хайяма стала легендарной. Она достигалась ценой многократных — тысячи раз! — наблюдений и сравнений, что уменьшало возможность ошибки в счислениях в тысячу раз соответственно!
Биографические сведения о поэте малочисленны и отрывочны, и каждое письменное свидетельство о его жизни и творчестве бесценно, ибо Хайям был не только выдающимся математиком и великим поэтом, но и в подлинном смысле энциклопедистом. Его волновало многое, в том числе и параллельные линии, те самые параллельные линии, которые послужили основой для всей евклидовой геометрии. Вот как сформулировал постулат сам Евклид: «И если прямая, падающая на две прямые, образует внутренние и по одну сторону углы меньше двух прямых, то продолженные эти две прямые неограниченно встретятся с той стороны, где углы меньше двух прямых». И Хайям пишет «Комментарии к трудностям во Введениях книги Евклида».
А если углы равны двум прямым? Тогда линии параллельны, и они нигде не встретятся. Даже в бесконечности? А что такое бесконечность? Можно ли всерьез принимать то, что нельзя проверить измерением?
И Омар Хайям берется за решение этой проблемы. А решали ее ученые и за тысячу лет до него. И будут решать еще много веков после него, пока не появятся Лобачевский и Риман... Хайям, сам того не подозревая, вплотную подошел к проблемам, которыми начнут заниматься в далеком будущем, начиная с того места его изысканий, где он допустил существование треугольников только со всеми острыми или только со всеми тупыми углами...
В одном из документальных источников под названием «Рай жизни», датированном 1405 годом, говорится: «Омар Ибрахим Хайям в большей части наук, и особенно в астрономии, был в свое время выдающимся. Ему принадлежат всему свету известные трактаты и несравненные стихи».
Поэзия любви
Омар Хайям писал стихи всю жизнь, писал на полях ученых трудов в часы раздумий, писал обо всем, что дорого его сердцу, в котором хватало места любви и к прошлому, и к настоящему, и к будущему. Могут спросить: почему он так много писал о вине? Он что — много пил? Ответ дал французский ориенталист Дж. Дермстетер еще в прошлом веке: «Человек непосвященный сначала будет удивлен и немного скандализирован местом, какое занимает вино в персидской поэзии. Вспомним, что Коран запрещал вино (Мухаммед запретил пить вино, ибо не мог смириться с тем, что его дядя Хамза, напившись, срезал саблей горбы верблюдам). Застольные песни Европы — песни пьяниц, здесь же это бунт против Корана, против святош, против подавления природы и разума религиозным законом. Пьющий для поэта — символ освободившегося человека, попирающего каноны религии». Это целиком относится и к поэзии Омара Хайяма.
Стихотворцем он себя всерьез не считал — писал свои рубаи «для души», иногда чтобы отвлечься, иногда подводя вкратце итог наблюдениям над жизнью, философским раздумьям, ученым трудам. Но при этом не думал о славе. По крайней мере, поэтической. У него была своя «настоящая» работа: математика, астрономия, философия.
Царь философов
Когда восставшие исмаилиты убили Малик-шаха и разрушили обсерваторию, Омар Хайям остался не у дел и вернулся в родной Нишапур после более чем сорокалетнего отсутствия. Со многим пришлось смириться: вольнодумная поэзия вызывала нарекания со стороны всего темного, реакционного. Враги поэта обличали его в богохульстве. Чтобы как-то парировать это грозное обвинение, он совершил хадж (паломничество) в Мекку и Медину.
Последние годы своей жизни Омар Хайям провел в Нишапуре, читая, размышляя над бытием. Умер он в 1131 году.
Имам Хорасана, Ученейший муж века, Доказательство Истины, Знаток греческой науки, Царь философов Востока и Запада — таков, по утверждениям историков, далеко не полный перечень почетных титулов Омара Хайяма в зените его славы.
Низами Арузи Самарканди оставил такой рассказ: «В городе Балхе... во время беседы и веселия я услышал слова Омара, который сказал: „Моя могила будет в таком месте, где два раза в году деревья будут осыпать ее лепестками цветов». Эти слова показались мне невероятными, но я знаю, что он не говорит пустых слов. Когда я прибыл в Нишапур, то прошло уже несколько лет с тех пор, как тот великий муж прикрыл лицо завесой из праха и мир лишился его. А я был обязан ему как ученик. В пятницу я отправился на могилу Хайяма... Мой проводник привел меня на кладбище Хайра по левую сторону от Кашле. У основания садовой стены находится могила Хайяма. Абрикосовые и грушевые деревья из сада протянули ветви через стену, и на его могиле было столько цветочных лепестков, что под ними не было видно земли. Я вспомнил слова, которые слышал от него в Балхе, и заплакал, ибо нигде во всем мире, от края до края, я не видел равного ему...»
О переводе рубаи
Омару Хайяму приписывается авторство около 5000 рубаи, причем значительное их количество изобилует повторами. Это объясняется тем, что Хайям и не помышлял о собирании и распространении своих четверостиший: будучи ученым-математиком, он не считал их чем-то серьезным. Они записывались слушателями на память и переписывались в множестве вариантов.
Европейцам Омар Хайям стал известен с 1859 года, когда Эдвард Фицжеральд вольно переложил 75 рубаи на английский язык. А в 1928 году И. Тхоржевский опубликовал в Париже сборник стихов Омара Хайяма на русском языке. Хотя уложенные в короткий размер пятистопного ямба рубаи передавали настроение и смысл четверостишия, но содержание оригинала заметно обеднялось.
В этом-то и сложность: современные переводы Хайяма, многие из которых сами по себе превосходны, не учитывают того, что в древности стихи читались нараспев, протяжно, по-разному, а не в рамках одного размера. Причем смысл скрывался между строк, так сказать, в душевной глубине.
Именно поэтому родилась попытка заново переложить на русский язык все рубаи Омара Хайяма. В библиотеке Кембриджского университета хранятся подлинники древних рукописей, содержащих 293 рубаи, которые, по мнению востоковедов, достоверно принадлежат ему. По подстрочникам этих стихов и был сделан перевод, в котором я старался как можно точнее передать не только мелодику стиха, но и нюансы бездонной души великого поэта.
Мою ты глину замесил, Господь, а что же делать мне? Мою ты шерсть и ткань соткал, Господь, а что же делать мне? Добро и зло, что в мире сем я совершал и совершу, Ты на челе мне начертал, Господь, а что же делать мне?
Из жизни суетной твоей пусть даже миг готов уйти, Ему ты бодрости придай и дай в веселии пройти: Жизнь — суть земного бытия, ты ею умно дорожи — Лишь так она пройдет, как ты ее сумеешь провести!
Вином я магов опьянен, считают все — да, я таков. Гулякой, идолопоклонником зовут — да, я таков. Пускай все думают об этом как хотят, мне все равно: Я знаю сам, каков я есть на самом деле, — я таков.
Мне не страшны ни смерть, ни мрачный ад, Иному миру буду больше рад. Дана мне богом жизнь на подержание, Верну, когда придет пора, назад.
Вино напитком вечности играет, Испей того, что радость в мир являет, Хоть, как огонь, вино нас обжигает, Но, как вода живая, воскрешает!
Из костей твое тело и жил состоит, так и знай. За порог тебе данной судьбы ты не переступай. Кто бы ни был твой враг — не сдавайся на милость врагу, Кто бы ни был твой друг — перед другом в долгу не бывай.
Когда я трезв, мне недоступны наслаждения, Когда я пьян, мой разум слаб от помутнения. Меж опьянением и трезвостью души есть состояние, Я раб его, оно зовется жизнью, без сомнения.
Любая частичка в ладонях земли — Красавицы лик, что упрятан в пыли. Будь нежен ты с пылью, в ней — солнечный локон, Что в жизни былой обрамлял этот лик.
Пока путем скитаний не пройдешь — напрасно счастья ждешь, Пока слезы страданий не прольешь — напрасно счастья ждешь, А почему — любой влюбленный знает: Пока себя в себе ты бережешь — напрасно счастья ждешь.
К знаньям всем сердцем всю жизнь приникаю, Тайну за тайной умом постигаю, Только за семьдесят два долгих года Понял одно: ничего я не знаю.
Мы — веселья основа и вечной печали рудник, Мы — насилия корень и сути возмездья сошник, Высоки и низки мы, неразвиты и совершенны, Мы — и чаша Джамшида, и ржавого зеркала блик.
Бывает, что вперед выходит кто-то и важно объявляет: «Это я». Его богатство вслед выходит тоже и гордо повторяет: «Это я». Ну что ж, на лад пошли его делишки, и только он решил сказать о том, Как из засады тут же смерть выходит и громко заявляет: «Это я».
Чтоб стать жемчужиною, капля меж створок годы проведет, А человек, чтоб стать свободным, страданий груз перенесет. Коли богатства не осталось — оно вернется, дайте срок, А если чаша опустела — судьба в нее еще нальет. |
Оригинал статьи находится на сайте журнала "Новый Акрополь": www.newacropolis.ru
|