а/.
Я шла.
Он сидел на асфальте. Играл на гармошке. Глаза потешные, тёплые, лукавые.
- В.В. , узнаёте?!
И да – узнал. Назвал пофамильно. И был рад, что я его «нищего» - признала. Начал говорить. В школе преподавал. «Учителя такие неумные. Лишь бы поболтать». Школа-шкала. Начал развивать эту идею. Потом перескочил на татар. Я слушала вполуха – мешало возбуждение. Боже мой, - с кем говорю? – с бывшим «врагом». Я запомнила
ж е с т - не прошлый, - теперешний: прислонился тыльной стороной руки к моей щеке. Сказал что-то ласковое. Потом добавил: щека горячая. Начал рассматривать мои руки: о-о, какие белые.
- Ой, что Вы, В.В., «застиранные».
И, - в общем, - душа у меня «поехала», то есть вновь сверхвозбуждение от встречи с прошлым.
б/.
Тёмно-зелёный костюм. Твёрдая уверенность, что костюм куплен, брошен на мостовую, размят, а затем надет на тщедушное тело В.В. и выражение лица у него было «мостовым» - пыльным и дряблым.
А учебной программы для него не существовало. Он ехидно входил в обшарпанную аудиторию, и, впившись правым глазом (левый при этом щурился) в одного из первокурсников, произносил многозначительно:
- Ну, кто такие историки?
- Тупицы, - ответ, разумеется, самого В.В., так как студенты в этот момент притихали.
- А философы?
- Лгуны. Врут и врут, - понимаешь ли!
- А журналисты?
- …
в/.
Его появление в предпраздничные дни настораживало. Вначале шло безобидное: вот, дескать, купил разные Шуры-муры – открытки, то бишь. Купил, написал, - подписал, а «эта» (традиционный знак жены) невзначай бухнула всё в помойное ведро. Ох, и поковыряться пришлось, поискать, собрать.
На лицах столичных девочек с сиреневыми ноготками появлялись улыбки снисхождения с «бисером» презрения, возмущения («этим хамом»), отмщения. Но – бравый солдат В.В. (штурмовавший в своё время Кенигсберг) их опережал. Выкинув вперёд замусоленный палец, он вопрошал:
- Вот вы! Вы! – как сюда попали?! Сколько мама-папа отбухали?
В аудитории воцарялась тишина. И у меня, сердобольной, ныло сердце: ну, за что он их – ведь такие милые, хорошие, красивые. Я вставала. Я говорила. Он вопил:
- А Вас не спрашивают. Сидите и – молчите в тряпочку. Тоже мне москвичка!
Крича, он ехидно прищуривался, изучая меня словно амёбу под микроскопом. Было в его морщинистом лице неподдельное любопытство, а оно, как известно, срожни доброжелательности.
г/.
Он подошёл ко мне в библиотеке, спустя два года. Я уже училась на третьем. Подошёл и… начал разговор. И хорошо было. И долго говорили. И – всё помню. Но вот рассказать – не имею права.
д/.
Его не любил В.Б. – «Моя первая звезда». Почти в каждом письме фраза: « Тратить свою жизнь на бездарный вуз, бездарного В.В., хамку Д.И. – это почти… безумие.» Что тебя держит в А.? Ах, мама-с-папой! Плюнь. И – поезжай в центр. Не губи себя. Если тебе трудно это сделать для своей души, то сделай - для моей. Ведь ты человек удивительных дарований. Повторяю, ты даже отдалённо не понимаешь, кто ты есть. Не понимаешь, чёрт тебя возьми! От твоей судьбы зависят судьбы многих людей. И моя, в частности. Ведь ты, моя радость, как сказал однажды мой «патер», - «единственный приличный человек, который имеет с тобой (то есть - со мной) дело». И я сразу с ним согласился по части второго эпитета, а сейчас (между нами!) прихожу к выводу, что и первый в какой-то (по-видимому, в большой) степени верен.
е/.
В.В. познакомил меня с Олегом. Мы долго переписывались. В значительной степени я сформирована Олегом. Хотя у него другая точка зрения.
1) Перечитывая твои письма, думая о тебе, я могу от много отказаться в своих ощущениях, многое переосмыслить, но суть, родившуюся непроизвольно в далёком для меня прошлом, я оставлю навсегда без изменений. И пусть я буду дважды глупцом и трижды слепцом, но создавая тебя вновь и вновь, после каждой встречи и письма, я буду жить именем тех вопросов десятилетней давности, которыми, задавая их себе, ты, может быть, невольно с о з д а в а л а меня, формируя нечто, мне совсем не свойственное.
2) Ты постоянный катализатор моего мышления. Я не знаю, почему это так. Понимаю, что в отношениях с тобою я бываю дерзок и неадекватен. В твоём «мире» свои законы. Об этом хорошо у Пруста. Но я ежеминутно чувствую наше родство.
3) Я приеду. Я скажу всё, что не сказал. Я прочитаю то, что не прочёл. Я проживу так, как подсказывает мне моё внутренне «Я». Иначе – зачем жить? Чтобы стать чемпионом в моём менеджерском марафоне? Или задёрганным и жалким маразматиком, верх желания которого – уснуть у телевизора! И единственная память после смерти – надпись на могильном камне: «Лёг костьми во имя гардероба своей жены?!»
4) И истоки всего этого – нацеленность на реальное. Всё идеальное – доброта, любовь, щедрость душевная, неформальное общение изымается из наших душ с детства. Самое страшное, что изымание происходит без воли маленького человека. Он ещё не в состоянии крикнуть – не тронь!
5) Знаешь, моё солнышко, меня не оставляет мысль, что ты стремительно уходишь от меня. Да и от себя – п р е ж н е й… Сквозь «кривые стёкла» привычек и осадок недоразумений, встающих иногда между нами (между кем их нет?!), где-то в поле твоей души я ощущаю биение новой, уже не принадлежащей мне (да и тебе нынешней) неведомой жизни.
ё/.
А Олег «привёл» в мою жизнь М.Т. Коммуникативные трудности этого человека были колоссальны. Что там «закомплексованность» Н.Н.- цветочки! М.Т. сам себя называл «танком». Он не мог прочувствовать элементарного: БЫТЬ - значит ОБЩАТЬСЯ. И не «механически» - как Н.Н., к примеру, - а органически, гармонически, в работах Мамардашвили о Прусте интересный термин для этого – «кстати». Так вот – и М.Т., и Н.Н. общаются, между прочим, «некстатно», потому как отсутствует в них эта органика. Н.Н. вообще так выстраивает разговор, особенно телефонный, что я часами плачу после «общения».
ж/.
У М.Т. постоянное ощущение не «жизненности», «мертвенности». Постоянное ощущение, что он произносит не с в о и слова. Я как-то написала ему в письме, что, конечно, могу ошибиться, но его «нежизненность» - результат нежно культивируемой закрытости. Безусловно, это можно «оправдать», сославшись на жестокости и хитрости судьбы, на плохих и нечестных… Но опять – таки такой выход – тупик.
Закрытость страшна тем, что она сама по себе отрезает путь к жизненной энергии. Ведь мы живы общением (как этого не понимает Н.Н.! Ведь его разговоры – сплошная манипуляция другими людьми!). ЖИВОЕ ОБЩЕНИЕ - это значит чувствовать Другого. И не «закруглять» разговор. Тем более, что это – утончённое хамство. Нужно культивировать усилие, чтобы не убежать от слушания, а тем более от слышания.
з/.
В ответ М.Т. написал: «Мне ни разу не довелось прочувствовать ни снегопада, ни бесконечного осеннего дождя, ни радостного человека. Во мне – действительно – отсутствует способность принять другого человека. Как бы не был близок он мне: он – это он, а я – это я. И чуть ли не постоянно чувствую свою отстранённость от собеседников. Вот мы с вами вроде искренно говорим, но постоянное ощущение во мне – что-то не то, что-то не так.»
и/.
А у меня после разговора с Н.Н. прямо-таки «дурнота, как после несвежей пищи» (цитирую Пруста).
к/.
Однажды М.Т. написал мне странное письмо: «Моё чувство к вам одновременно притяжение и отталкивание. Нас не может не отталкивать то, на что мы сами не способны. В данном случае – неспособность на открытость, искренность, душевную щедрость, умение принять иного на паритетных условиях со Своим. Не просто отстранённое понимание инаковости другого, а вбирание этой инаковости в себя. И восприятие мира в любой момент времени как бы одновременно своими и Его (Её) глазами. Я понимаю, что это какая-то высшая форма диалогизма. Но я на него неспособен.»
л/.
Ну, слава Богу, хоть понимает. А этот Н.Н. – по-моему, безнадёжный случай. Хотя и читает О. Памука.
м/.
Кстати, о Н.Н. Человек абсолютно не способен согреть другого человека (как бы плохо тому ни было!).
н/.
Я устала «просвещать» и М.Т. , и Н.Н., и Ф.В. Вот одно из моих писем последнему (то есть Фану): «Но что такое Путь? Как не процесс возобновляющейся вновь и вновь создаваемости. Так вот условием становления (мудрость веков и М. Пруста!) раз и навсегда определена нацеленность сознания на Другого. А в любви она наибольшая. Значит…Значит, становление, путь осуществимы максимально в ней, в любви. И значит, Путь – это любовь. Не иначе.
Недавно услышала – «святость как категория свободы.» Да. Но ещё верней – любовь как категория свободы. Вот – тема!»
о/.
Последнее письмо к М.Т. я уже написала без всякой надежды, как моряк на необитаемом острове уложила послание в бутылку и закинула в Океан: «И я уверяю вас, что не дам сбить меня с Пути. Я останусь, прежде всего, в пространстве «живой мысли» - на языке эмпирии: в ауре чувств и поэтического слова – там, где я могу максимально ощутить свою силу как женщина. Да и просто как Человек! Где мы рождаемся как Люди – только в сфере «живого состояния» (мысль-чувство) – «Только влюблённый имеет право на звание человека» (А. Блок).
п/.
А моими отношениями с М.Т. был очень недоволен Иван Степанович Скворцов, мой бывший учитель. Так и писал: «И не водитесь, друг мой милый, с М.Т. Расчеловечит он Вас.»
У И.С. был удивительный - нарожный (как принято говорить) язык: «Читаю Ваши статьи, панночка. Ох, не тем Вы заняты, матушка, не тем. Я к тому пишу, что стезя Ваша, дороженька – СЛОВО ПОЭТИЧЕСКОЕ, а не газетно-трафаретное. И как бы вам уразуметь это? Переступайте, дитятко, через философию. Ну её… Ваше – ЯЗЫК и ПОЭЗИЯ. Всё остальное - от лукавого! От гордыни.
А об одиночестве, крошка моя, не смейте говорить. Нет его в ваших стихах, голубчик. Нет – и всё тут. Напридумали, матушка, чтоб слезу пустить и меня разжалобить, а – не выйдет, голубушка. Я в корень смотрю.»
р/.
И далее: «Что Вы мне всё Прустом тычите?! Ну, читал. Дважды. Удивлены?! Ну, хорошо написано. Но не по сердцу. Ну, не «мой писатель». Чей-то! Ваш! – вот, наконец, понял.
Я тут статью призадумал. Хочу, друг мой, с Вами поспорить прилюдно. А зачем? Да затем, что чую, нужен этот спор. И не только нам с вами. А в «человеков» я верю; верю, что мысль просветлить может. Вот и Вам это доказать хочу, но не словом, а делом.
А относительно Ф.В. – да, никак не извиняйтесь. Ежели это действительно человек преогромный и голова разумная, то и так поймёт, и рассудит верно, а Вы пока делом займитесь: отпишите мне, что Вы настрочили поэтическое за последние две недели.
с/.
А дальше – вот что: «Сегодня радость великая – новые стихи от Вас! Как глоток кислорода! Спасибо!
Ошеломлён (ваше «словечко») Вашим пассажем в мой адрес. Грех смеяться над больным и ущербным человеком! Никакой мудрости! Боль и злоба! При жизни был (вы знаете) деятельным, открытым и коммуникабельным. Так что «селивановское подбрюшье» под моим именем в статье Вашей – инородно мне. Не любил самокопательства и самоедства в любых формах.
Пожалуйста, панночка, ставьте на конверте, в левом верхнем углу, например, какой-нибудь знак: осторожно «заминировано». А то раскрываешь письмо вполне безмятежно. Потом – рожица – то и вытягивается.
И всё-таки спасибо. Спасибо за то, что Вы есть. Живите Сто Лет. И пусть перевернёт Ваше прозябание большая «ответная» любовь. Не гоните её от себя. Мы всегда это делаем после Большой Боли от немыслимой подлости. Надо изживать боль, как Цветаева «изживала» Прагу.»
т/.
Из писем подруги: «Радость моя, пусть не опускаются от бессилия твои руки, пусть остаётся светлой твоя голова, пусть твои глаза сверкают от счастья, а не от слёз. В тебе есть СВЕТ, который нельзя позволить затушить (несмотря ни на что!).
Когда дописывала письмо к тебе (в прошлый раз), была доведена своим братцем до состояния, в котором уже и не помню, когда бывала. А и бывала ли вообще?! Боль и отчаяние пронзили всё моё существо от полного непонимания того, как можно быть таким жестоким… Наш разговор с комом в горле, сказав: «Всё! С этого дня я больше ни о чём тебя просить не буду. И отказываюсь отвечать на все твои вопросы ко мне.» А в голове – при этом – крутился ещё один гарик Игоря Губермана:
«Разве слышит ухо, видит глаз
Этих переломов след и хруст?
Любящие нас ломают так
Круче и смелее, чем Прокруст.»
Всего несколько слов о твоём «Я – в разрушающемся мире». Чудо-чудо. Но – умоляю не кори этот мир, а помогай ему. Не упрекай, а показывай пример. Не выплёскивай, а вливай. Пусть в твою жизнь придёт Тот Самый, который сделает «Я» и «Мир» единым целым.
Ради букета цветов мчалась на работу на всех порах. В машине для него было супер жарко. На работе пацаны включили кондиционер и букет – ЖИВОЙ!!! Вот уж воистину добры и душевны люди, подарившие тебе ТАКОЕ ЧУДО.
У меня появился знакомый. Я не знаю, о чём с ним говорить. В его присутствии я ощущаю себя тупой до предела. То, что интересует его, меня не волнует; что волнует его – мне «до лампочки» И я совершенно не могу переломить эту ситуацию, потому завтра намереваюсь сказать: «Всего хорошего! Мне с вами не по пути!»
у/.
Вот бы и мне такое «ляпнуть» Н.Н.!
ф/.
Из писем подруги (продолжение): «Я возвращаюсь к разговору о Мустафе. Всё общение с ним – это чуть более четырёх часов, то есть время, которое требуется, чтобы добраться до Антальи, откуда начинается экскурсия, и привезти меня вновь в отель. У каждого из нас рот закрывался только тогда, когда говорил другой, разговор перетекал с одной темы на другую. Бог ты мой, какие темы не затрагивали. Турецкого Пруста (то есть Орхана Памука) тоже по косточкам разложили. Во время разговора мне показалось, что мы с Мустафой знаем друг друга лет сто. И «родственность» наша сцеплена с темой «скитальчества».
Та подборка из газеты с твоими стихами – ну, просто бред. Я имею в виду оформление. Не та оправа нужна твоим стихам, не та! А за стихотворение памяти Тани Вычковской спасибо. Ох, Таня, Таня, - зачем же ты так?! Ведь столько ушло с тобой?! Какие строки дивные:
«…Взбаламученной
Розовой пеной
Без особых претензий и льгот
Сумасшедшее,
Самозабвенно
Иван-чай по откосам цветёт…»
Турция позади. Я – на работе. Общее состояние – какая-то немогота. Учитель французского напрочь отбил желание ходить на занятия. К работе также не тянет. Дело дошло до того, что вчера звонил шеф и поинтересовался о делах, которые я должна выполнить. И я, «оборзев» окончательно, сказала, что дела начну с …понедельника.
А всё – таки, как интересна жизнь во всех её проявлениях! Вижу – на столе твоё письмо и лицо расплывается в улыбке. Какой же ты интересный человечище!»
х/.
Из писем Ф.В.: «Письмо мне передали в канцелярии неделю назад. А вчера и – бандероль. Спасибо огромное.
Конечно, сама встреча может состояться или не состояться, но я уже рад тому, что пришёл хотя бы Вестник этой встречи. Так вот – радости… Да, Пришвин – один из немногих, кто не замутил в себе изначальный ритм Радости, а что касается моего учения, то в нём радость есть онтологическое измерение человека со стороны любви. Радость, Нежность – они всегда, где полёт.
Пришвин как писатель уникален тем, что он выражал такое, что вообще говоря, невозможно выразить, оставаясь писателем. Но это ему удалось. И при этом он никогда не нарушал требования Бритвы Оккама и никогда не вносил некой избыточности или недостаточности в книги.
По форме писательства ты, несомненно, из пришвинской школы, где философия и образ столь едины, что порой не замечаешь глубины первой и оригинальности второго. Безусловно, я поближе познакомлюсь со всем тем, чем ты меня так неожиданно одарила, но всё-таки надеюсь высказать своё мнение при встрече. У меня такое ощущение, что эта встреча онтологична… А стало быть, давным – давно «запрограммирована»
ц/.
Из писем Ф.В. (продолжение): «Я уверен, что того, кто реализовывает свою суть, свою природу (то есть находится в Пути), невозможно унизить, затолкать в угодные кому-то стереотипы. А что касается работы дворником, - то это оптимум для философа, как и шлифовка стёкол – линз.
А что касается источника моего, как ты пишешь, успеха. Он прост: первичный ритм. Именно благодаря его «диктату» я не могу делать то, что может другой, то есть просто напросто не способен на в т о р и ч н о е.
Приехал сегодня из Греции. Конгресс: «Космос и философия». Хотя в Казани отгремел недавно другой конгресс – национальный. Всё прошло в номенклатурном стиле, для которого особенно характерно паническая боязнь философии и философов.
ч/.
Одно из последних писем Ф.В.: «Я уже писал тебе, что встреча наша неслучайна и потому я должен идти до конца. Всё это потребует (прежде всего – от меня) терпения. И не потому, что у меня множество дел, каждое из которых я должен довести до конца, а потому, что в тебе силён дракон суеты. Я понимаю его источник (страх смерти, уверенность подсознательная, что такие души – как моя или твоя – на Земле долго не задерживаются; но всё-таки прошу тебя поверить, что ты увидишь «я в ответе за тех, кого приручил»).
Я помогу тебе осознать твоё небывалое (термин Пришвина), твой первичный ритм. Я уберу (постараюсь!) всё то Вторичное, внутри которого ты маешься. И – будет Встреча. И будет – Волга. И будет – Радость. И будет – СВЕТ.