Последняя «Литературная газета» за 2003 год не подвела итогов полугодовой дискуссии о современной критике. Значит, продолжение следует…
Общеизвестно, какое место занимает литературная критика в той культуре, которая сложилась на территории, называвшейся Российской империей, потом СССР. Это своего рода РЕАЛЬНАЯ ФИЛОСОФИЯ, ориентировка относительно того, куда двигаться в сложнейших ситуациях, означенных словом – ЖИЗНЬ.
Статья Виктора Куллэ – последняя за прошлый год в рубрике «Критика: самоубийство жанра» - меня порадовала. Он, в частности, пишет: «Когда акмеисты критиковали символизм или Цветаева яростно обрушивалась на мандельштамовский «Шум времени», они обладали правом конгениальности».
Возникает вопрос: обладает ли таким правом писатель, поэт по отношению к своим собственным произведениям? Как известно, Борхес отвечал на это отрицательно, утверждая, что «никогда не знаешь, что тебе, в конце концов, удалось написать». Но были, есть и, вероятно, будут литераторы, которые способны на литературно-критическую работу над собственным материалом. Более того – на философско-литературно-критический анализ своего текста!
Достаточно вспомнить Пруста, Мандельштама, Цветаеву.
Пруст в этом плане – безупречный образец. Ведь последний том эпопеи «В поисках утраченного времени» /«Обретённое время»/ буквально пропитан философско-литературно-критической рефлексией. Вот ошеломительная фраза: «Итак, я пришёл уже к тому выводу, что мы не свободны перед произведениями искусства, что мы творим его отнюдь не по собственной воле, но, поскольку оно уже ранее, до своего замысла, существует в нас и является объективной, но скрытой реальностью, мы должны открыть его, как закон природы». Иногда открытию помогает ФОРМА, - вспомним «Опавшие листья» В.Розанова.
Для меня такой формой стала «структура», названная философско-публицистическим рассказом. Впервые такой рассказ появился «во мне» в середине 95-го года /в прошлом веке, то бишь/, а опубликован был в апреле следующего года. Появилось множество откликов. Затем «родились» ещё два рассказа. Затем книжка, состоящая из них. Вновь отклики. Вновь вопросы: а как это у вас получается? Я – не литератор, /во всяком случае, не отождествляю себя с ними/. И вслед за Б.Чичибабиным ошеломлённо развожу руками: «Все мнят во мне поэта// и увидят в этом суть,// а я для этой роли// не подхожу ничуть». Поэтому на отклики-вопросы отвечала вопросом: Что получается?! По-моему, - норма. А в ответ: «Ну, что Вы?! удивительная новизна. Понимаете, какое-то пронзительное чувство свежести слова!».
Да, я тогда не понимала. Лишь позже, прочтя первую книгу поэта М.Исенова, поняла, что такое «пронзительное ощущение новизны», «ошеломительное звучание слов и смыслов» /это тоже я слышала по отношению к своим текстам в 96 году/.
Философский анализ своих рассказов привёл меня к твёрдой убеждённости, что, с формальной точки зрения, - это литературный эквивалент ризоматически-констелляционного мышления, характеризующегося вариативностью, недосказанностью, отсутствием строго зафиксированного центра повествования и т.д. /одним словом, постмодерн/. С содержательной точки зрения, - это фиксация-анализ процесса прохождения Пути к Реальности «второго рождения».
Не знаю, насколько значимы эти рассказы в сравнении с литературной других авторов по цеху «БЫТИЙНОЙ ПРОЗЫ». Но я благодарна судьбе, что мне удалось их написать.
ЧИТАЯ ПРУСТА.
Три колокольни Мартенвиля
И камни мостовой.
Внезапный звук аэроплана
Над головой.
И – вкус бисквита –
Память детства, друг.
Одетты розовое платье
И нежность рук.
Расшифровав все эти знаки,
Вы сделались сильней.
И, может быть, Вы самый яркий
Из всех людей.
…И я – подобно герою повести «Чёрная книга» /автор – Орхан Памук/ - порою сокрушаюсь, что почти никто не знает о Прусте и Альбертине. А потому с таким воодушевлением сейчас пишу «С любовью к Прусту». А вдруг кто-то узнает и – полюбит.
|